Всеволод Сысоев (слева) и Алексей Окладников в Хабаровской тайге, 1967 г.
Всеволод Сысоев (слева) и Алексей Окладников в Хабаровской тайге, 1967 г.
Как вы думаете, о чем первым делом спрашивали студенты и журналисты академика Окладникова? Ну, конечно же, о мальчике-неандертальце, чьи окаменевшие останки ученый раскопал в гроте Тешик-Таш в 1938 году. Та уникальная находка сделала имя Алексея Павловича Окладникова известным во всем научном мире. И тем неожиданнее, трагичнее мог завершиться для молодого ученого полевой сезон.
 
А случилось вот что...
 
Когда окрыленный удачей Окладников вернулся из Средней Азии в Ленинград, он был ошарашен известием о том, что среди молодых ученых-археологов якобы наметился некий... социал-демократический уклон. «А что это такое?» - поинтересовался он у своего научного руководителя. Тот недоуменно пожал плечами, но все-таки... посоветовал не отпираться, соглашаться во всем с приехавшим из Москвы товарищем из органов. «А если он меня апостолом Павлом назовет, тоже соглашаться?!» - возмутился Окладников.
 
Поэтому, когда его вызвали для беседы, Алексей Павлович горячо и популярно объяснил такому же молодому, как и он, следователю, что само понятие «уклон» в археологии есть полнейшая нелепица. Похоже, убедил. Четверо же других молодых кандидатов наук начали каяться. Больше их в институте никто не видел...
 
Эту историю я услышал от Алексея Павловича Окладникова осенью семьдесят третьего, когда побывал в археологической экспедиции на острове Сучу, что вблизи села Мариинского на Нижнем Амуре, чтобы встретиться с однокурсниками, работавшими на раскопках, а заодно подготовить «репортаж из каменного века» для молодежной газеты. Репортаж вскоре был опубликован в газете, и, надо же, когда спустя четверть века мне довелось вновь встретиться с еще одним участником тогдашней беседы, Виталием Егоровичем Медведевым, он тут же вспомнил о моей публикации и заулыбался: «Конечно, помню, Владимир, и вашу статью, и.., зайца, которого вы гоняли вместе со студентами!»
 
Да, был и такой забавный эпизод, который шутки ради упомянул в репортаже. Зайчишка тот жил поблизости от археологов и был своеобразным талисманом экспедиции, ну а мои веселые однокурсники, двое из которых со временем стали известными хабаровскими историками, профессорами, любили погоняться за ним вечерком, после раскопок. Вот в такой жизнерадостной компании мне и довелось впервые услышать от Окладникова о знаменитом «тешик-ташском мальчике» и политической «мясорубке», в которую едва не угодил его первооткрыватель.
 
Для нынешних читателей случай с доносом, возможно, покажется, малозначительным и даже курьезным. Дескать, чего только не было в сталинские времена. Но по своему трагизму репрессии в отношении археологов были ничуть не меньше, чем против тех же генетиков, о которых с такой горечью поведал в романе «Белые одежды» писатель Владимир Дудинцев. Или роман «Факультет ненужных вещей» Юрия Домбровского, где терзают допросами уже самих археологов.
 
И что самое удивительное, фамилию коллеги-стукача Окладников все-таки узнал. «Ну и как?!» - поинтересовались мы, с нетерпением ожидая, что сейчас уж точно Алексей Павлович расскажет (коль компания мужская!), как врезал тому промеж глаз. Но, увы, крепкий и умевший постоять за себя сибирский парень доносчику физиономию так и не набил, хотя и проработал с ним в институте многие десятилетия. И даже когда стал человеком влиятельным, не снизошел до выяснения отношений, не говоря уж о мести. И все же чувствовалось, что нет, не простил Окладников этого, неназванного им коллегу, так и оставшегося кандидатом наук и просидевшего на непыльной профсоюзной работе до самой пенсии.
 
История эта нам, тогдашним студентам, не просто запомнилась, а помогла избавиться от иллюзий насчет «эмпиреев чистой науки», где «витают», подобно жюльверновскому профессору Паганэлю, безобидные чудаки-ученые. Оказалось, что и в «храме науки» есть свои интриги, и путь большинства исследователей отнюдь не прост.
 
Как не был он простым и легким для самого Алексея Павловича.
 
Отца Окладникова, сельского учителя, расстреляли на Байкале колчаковцы, мать была из крестьянской семьи, и путь в науку для парня из таежной иркутской глубинки не был усеян хрустящими купеческими банкнотами, как у великого дилетанта Генриха Шлимана, раскопавшего легендарную Трою. Кстати, отношение у профессиональных археологов к «романтику» Шлиману довольно прохладное. Оказывается, тот, прежде чем обнаружить «сокровища царя Приама», уничтожил во время бессистемных раскопок следы многих существовавших после гомеровской Трои городов. Окладников же, как ученый-профессионал, «собирал» историю тщательно, по крохам, хотя и с невероятным размахом - от Урала и Средней Азии до Монголии, Курил и Аляски.
 
Одна экспедиция по Амуру в 1935 году чего стоит! Тогда Окладникова, учившегося в ленинградской аспирантуре, напутствовал легендарный ученый В.Г. Тан-Богораз, по рекомендации которого Институт этнографии Академии наук поручил молодому и энергичному сибиряку чуть ли не в одиночку осуществить поиски древнейших культур Приамурья и провести там первые систематические раскопки и классификацию археологических памятников.
 
«Поручение было столь же ответственным, сколь и нелегким, - вспоминал позднее Алексей Павлович, - но колебаться тоже было невозможно. Впереди лежала заманчивая и загадочная страна, целый неведомый для археолога мир, о котором мы знали еще настолько мало, что каждый новый камень, каждый черепок оттуда мог означать целое открытие».
 
И такие открытия были сделаны уже в самом Хабаровске, где Окладников и его напарник Михаил Черемных, потомок усть-илимских землепроходцев, обнаружили несколько древних захоронений, собрали большую коллекцию керамики, изделий из камня и кости. Затем, познакомившись на шумном базаре с бородатым стариком-старовером, торговавшим рыбой, взяли у него в аренду большую парусную лодку, заодно зачислив в «команду» хозяйского сына-подростка, который сызмальства рос на реке.
 
И началась трудная многомесячная экспедиция вниз по Амуру, которую позднее назовут важнейшей, этапной в исследовании далекого прошлого региона. Конечно, и до Окладникова ученые эпизодически обращались к изучению древних памятников по берегам великой реки, а американский этнограф Б. Лауфер даже собирался... выпилить некоторые из знаменитых наскальных изображений в Сикачи-Аля-не и увезти в музеи Нью-Йорка. Но лишь с Окладникова начались систематические и обширные исследования в Приамурье, открывшие неведомые ранее страницы истории.
 
Итоги той первой амурской экспедиции поразительны: в тяжелейших условиях, на скудном бюджетном пайке Окладников, не имевший тогда еще ученой степени, но удивительно работоспособный и наблюдательный, совершил научный подвиг, открыв около двухсот археологических памятников разных эпох и подарив науке доселе неведомую цивилизацию. Экспедицию эту позднее будут сравнивать по значимости с походами Пояркова и Невельского, а известный японский ученый К. Кюдзо назовет Окладникова «величайшим из крестьян и первым из землепроходцев».
 
И вот этот крепкий, неутомимый сибиряк со своими коллегами за годы экспедиций буквально «перелопатил» приамурские и прочие земли, пройдя их, как говаривали в старину, встречь солнца.
 
А с 1953 года стала действовать возглавляемая Окладниковым Североазиатская археологическая экспедиция, которая за несколько десятилетий в контакте с дальневосточными научными организациями обследовала значительную часть Приамурья, Приморья и Забайкалья, изучив дописьменную историю палеоазиатов, тунгусов и других народов, доказав, что и в глубокой древности здесь существовали самобытные культуры аборигенов, внесших свой вклад в развитие мировой цивилизации.
 
Со временем Алексей Павлович стал академиком, возглавил Институт истории, философии и филологии Сибирского отделения Академии наук, создал свою научную школу. Учениками Окладникова были многие известные ныне ученые-археологи. Причем некоторые даже поработали... крупными комсомольскими и партийными руководителями, и случалось, что в экспедициях рядом с Алексеем Павловичем орудовали лопатами... секретарь горкома партии и секретарь Центрального комитета комсомола, его ученики и доктора наук, не забывавшие об археологии даже в своих «высоких кабинетах».
 
Оживилась в регионе и деятельность краеведческих музеев, в том числе Хабаровского, с коллективом которого Алексей Павлович охотно сотрудничал, оказывал методическую помощь в оформлении экспозиций.
 
В Хабаровске его считали своим. Да и самому Окладникову нравилось бывать в нашем городе, который он сравнивал с... древним Римом из-за крутых холмов-улиц. И как в «вечном городе», сумел обнаружить здесь следы нескольких десятков поселений разных эпох, существовавших на месте нынешнего Амурского бульвара, Центрального парка, в других частях города. «Хабаровск - это то место, где люди жили и тысячу, и десять тысяч лет назад», - не раз повторял он. И делал находки там, где, казалось бы, все давным-давно перерыто, затоптано. Однажды, прогуливаясь по парку с А.П. Деревянко, своим молодым коллегой из Амурской области, а ныне академиком [один из самых молодых докторов исторических наук в СССР (1971), получил докторскую ученую степень в 28 лет. - Ред.], и директором Хабаровского краеведческого музея, писателем-краеведом В.П. Сысоевым, он на одном из газонов вблизи утеса обнаружил едва заметный краешек древнего сосуда, оказавшегося... целым!
 
Алексей Окладников со своим любимым учеником - Анатолием Деревянко, 1965 г. в Хабаровске
Алексей Окладников со своим любимым учеником - Анатолием Деревянко, 1965 г. в Хабаровске

 
«Алексей Павлович не был ученым-барином, - вспоминает заместитель директора Хабаровского краеведческого музея А.А. Пономарева. - Очень открытый, доброжелательный человек, хотя временами в интересах дела мог быть и жестковатым. Очень требовательный к себе. Никогда не ждал, когда ему принесут, подадут музейные экспонаты и находки, сам все спешил сделать...»
 
Да, тяжелый воз археологии Окладников вытягивал сам. Но идеализировать его, как это делают порой авторы юбилейных статей, не стоит. Приведу еще одно мнение, хотя и жестковатое, но объективное и характеризующее ту обстановку, в которой приходилось работать ученым еще пару десятилетий назад. Вот что сказал об Окладникове известный археолог, доктор исторических наук Л.Р. Кызласов: «У него было немало грехов... Иногда делал то, что от него требовали и ждали: время, вожди, его положение. Таковы были «правила игры» в его время. Но все это он считал проходным, мимолетным, не главным... Окладников был очень сложным и своеобразным человеком... Он был язычником науки, не признававшим никаких сухих, педантичных канонов и правил... знал одну святую истину - хорошо лишь то, что хорошо многим людям, в том числе всем народам Сибири и, не в последнюю очередь, - русскому народу...»
 
У Алексея Павловича были не только друзья и последователи, но и серьезные оппоненты, ставившие под сомнение не только его научные заключения, но и методы исследований и упрекавшие Окладникова во «всеядности», стремлении охватить все, что имело отношение к древней Сибири и Дальнему Востоку, начиная от археологии и до палеографии, этнографии и других дисциплин, но самое главное - в чрезмерной, на их взгляд, масштабности поиска, желании «застолбить» как можно больше археологических памятников, «покопаться» на них и потом не возвращаться на эти объекта десятилетиями [в частности, академик РАЕН,  археолог Юрий Мочанов. - Ред.].
 
Другие, напротив, подчеркивали исключительные заслуги Окладникова. О нем с восторгом отзывались зарубежные ученые, а сторонники теории северного, берингийского пути первоначального заселения Америки вообще считали крупнейшим научным авторитетом. Так, знаменитый американский антрополог А. Хрдличка, являющийся одним из «отцов» берингийской теории, познакомившись с результатами раскопок Окладникова на Ангаре, пришел в восторг: «Так вот откуда, из Сибири, пришли предки коренных американцев!» Сказано это было много десятилетий назад, когда американский ученый был уже в преклонном возрасте, а молодой Окладников относился к нему с почтением. Придет время, и постаревший Алексей Павлович сам станет живой легендой для американских коллег. Поэтому, когда на Аляске и Алеутских островах проводилась совместная советско-американская археологическая экспедиция, тамошние власти в порядке исключения позволили вести раскопки... чуть ли не на территории военных баз, допустив туда «этих коварных русских» и их знаменитого академика.
 
Нечто подобное могло бы произойти и на Амуре, однако... не произошло. Помню, как однажды довелось мне слушать Окладникова неподалеку от... засекреченных радарных установок. Глядя на них, Алексей Павлович пошутил: ну вот, всемирно известный археологический памятник, но из-за этих штуковин на сопке никого из иностранных коллег не могу сюда пригласить, хотя так и рвутся на эти раскопки...
 
Такая секретность, конечно, позабавила меня и моих друзей, тогдашних студентов, но сейчас я думаю, а может, не так уж и плохи были все эти режимные ограничения семидесятых годов? Для археологических объектов, во всяком случае. Сейчас, когда в печати замелькали сообщения о разграблении древних памятников и «серой», криминальной археологии, «черных следопытах», которым все равно, на чем делать бизнес - на солдатских костях или останках динозавров, самое время защитить археологические памятники от новоявленных варваров и мародеров.
 
Это грядущее варварство и разорение предвидел и Окладников, когда в последний год своей жизни, в 1981 году, уже будучи тяжелобольным, взывал к совести бездействовавших новосибирских властей, пытаясь защитить от самовольных захватчиков территорию уникального музея под открытым небом.
 
Кстати, о недугах. По расхожему представлению, археологи рисуются этакими веселыми бородачами с железным здоровьем, которым все нипочем. И действительно, большинство ученых-археологов, которых я знал, были работягами, не гнушавшимися тяжелой мужицкой работы. Но мало кто знает (из посторонних, конечно) об издержках этой увлекательной профессии. Нет, я не имею в виду пресловутое «проклятие фараонов» и прочие «страшилки», которыми журналисты так любят «украшать» эту профессию. Просто работа на износ, десятилетия тяжелых экспедиций рано или поздно подрывают здоровье даже самых крепких мужчин.
 
Академик Алексей Павлович Окладников
Академик Алексей Павлович Окладников

 
Вот и тогда, осенью семьдесят третьего, внезапная болезнь тоже скрутила Окладникова, хотя накануне он шутил и даже попросил меня задержаться в экспедиции еще на пару деньков, обещая поведать много интересного для газетных публикаций. А ночью болезнь обострилась. Впрочем, «внезапной» она была для нас, студентов, сотрудники же экспедиции с этим уже сталкивались. Дала знать о себе монгольская экспедиция. Вот и обострился гепатит, вроде бы не очень тяжелая для городских условий болезнь, но в таежных условиях, да еще на речном острове... Словом, поволновались мы тогда. Помню, каким бледным и растерянным был Виталий Егорович Медведев, начальник экспедиции, как приходилась заниматься шприцами и прочими экстренными медицинскими процедурами Александру Конопацкому, тогда еще студенту и помощнику Окладникова, а ныне -известному новосибирскому ученому-археологу.
 
Короче, попал тогда Алексей Павлович в хабаровский окружной военный госпиталь. И если кто думает, что местная общественность была чрезвычайно взволнована этим событием и обивала госпитальные пороги с пакетами апельсинов и букетами цветов в руках, то ошибается. Все проходило тихо и незаметно. Разве что Александру Конопацкому, моему ровеснику и вроде как адъютанту академика, пришлось побегать за дефицитными тогда продуктами. Как-то раз вместе с ним мы даже сходили в ресторан «Центральный», чтобы купить «по блату» двух отварных цыплят для сидевшего на диете Алексея Павловича. На обратном пути зашли в кафе, что у площади Ленина, малость выпили, пожелав скорейшего выздоровления Окладникову.
 
Вскоре его выписали из госпиталя. Недолечившегося, но по настоятельной просьбе самого Алексея Павловича, стремившегося поскорее уехать в Новосибирск, к своим научным делам. Встречали мы его на улице Истомина, на задворках госпиталя. Был октябрь. Окладников вышел слабый и постаревший, в легкой экспедиционной курточке, поскольку теплых вещей с собой не было. Также легко были одеты и Медведев с Конопацким. И вообще вид у них был... весьма потрепанный и отнюдь не геройский, хотя открытия того полевого археологического сезона были, как обычно, сенсационными. Но об этом общественность узнала позже, из газет, и тогда уж от визитеров, желавших поздравить академика, не было отбоя...
 
Было грустно. Поймали частника на стареньком «москвиче». Окладников простился со мной очень тепло, пригласил в гостиницу еще для одного интервью. И этот эпизод с «патриархом сибирской археологии», по-доброму и искренне улыбнувшемся мне при расставании и помахавшем рукой из отъезжавшего автомобиля, запомнился куда ярче, чем последующие встречи со знаменитым академиком. Ведь все было так обыденно, просто...
 
В дальнейшем мне не раз доводилось беседовать, хотя и урывками, с Алексеем Павловичем Окладниковым, навещавшим наш Хабаровский краеведческий музей, но почему-то все было по-другому: постаревший ученый уже не казался таким добродушным, был сух и сдержан, да и «тяжкий воз» институтских проблем, чувствовалось, преследовал его везде и всюду. Какая уж тут спокойная старость и почивание на лаврах, что так любили приписывать академику бойкие журналисты. Осень патриарха была трудной.
 
Владимир Иванов-Ардашев.